В редакции «Русского города» уже не раз бывали женщины, мужья которых шли на всё, чтобы отнять их общих детей. Но этот случай – вопиющий. Веста Спиваковская – писатель, общественный деятель и... мать, у которой бывший муж украл двухлетнюю дочку Ксюшу. Они до сих пор не вместе, мать и дочь. Сегодня девочке пятнадцать, она взрослеет во лжи, а Веста написала несколько книг о своём пути и помогает людям, попавшим в похожую беду.

– Здравствуйте, Веста, спасибо, что согласились побеседовать с нами. Веста – это ваше настоящее имя?

– Конечно, настоящее. Но это то имя, которое я взяла сама, скажем так. Оно пришло ко мне и в своё время стало тем спасательным жилетом, куда я смогла «переселить» моё предыдущее «я», которое оказалось израненным и варварски истерзанным в государственных инстанциях, где я провела четыре года в борьбе за свою дочь.

– Сколько лет вы уже в разлуке с вашей дочкой Ксюшей?

– С 2010 года. Получается, уже больше 13 лет.

– Что стало тому причиной? Ваш бывший муж объявил войну за этого ребёнка?

– С одной стороны, так, а с другой всё немножко сложнее. Потому что семейные динамики часто имеют многоуровневый характер. Большую роль сыграла его мама, которая хотела воспитывать мою дочь и как будто сама подбивала клинья в наши отношения. Она будто ждала момента, при котором она смогла бы развернуть ситуацию – вытеснить меня на обочину, оставить меня на этой обочине, а с ребёнком и с моим бывшим мужем (соответственно, её сыном) продолжить свою жизнь. И, собственно, им это удалось провернуть.

Безусловно, я к этому не была готова. В моей голове даже такого сценария не было. Я не могла предвидеть эту ситуацию. И это была даже не объявленная война, это оказалась его реакция на моё предложение о разводе.

– Почему вы решили развестись? Сначала всё было хорошо, как это обычно бывает?

– Думаю, что со временем я поняла, что выбор этого партнёра был продиктован неким дефицитом. Я на тот момент только что потеряла маму, и мы как будто притянулись друг к другу, как дети. В этих отношениях не было взрослости, не было понимания общих ценностей. И когда я стала ощущать эту пустоту и делиться с ним, он оказался не готов вместе со мной решать эти проблемы. Его устраивал просто брак как форма, без содержания. А мне неинтересен такой вид партнерства, в котором нет общего взаимного развития, поддержки, нет общих проектов, общих целей и ценностей. Поэтому в тот момент я поняла, что вряд ли нам дальше по пути.

Это было очень болезненно, потому что развод – это нелёгкая ситуация ни для кого. Это травматичная ситуация. Однако в такой ситуации взрослые и зрелые люди умеют по-хорошему или по крайней мере по-человечески расставаться. Но если они остаются детьми психологически, то их реакции на подобные травматичные события могут быть очень непредсказуемыми. Что и произошло в ситуации с моим бывшим мужем, которым просто умело манипулировала его мать. Он стал орудием борьбы со мной и при этом использовал ребёнка. Это такая крайняя форма реакций на подобные действия.

В профессиональной литературе это называют термином «отчуждение родителя» (parental alienation). Один из родителей изолирует ребёнка, настраивает против, пытается объединяться с ним, использует его как психологический костыль, чтобы самому преодолеть эту кризисную ситуацию развода. И при этом максимально сделать больно бывшему партнеру, с которым по каким-то причинам он не может расстаться по-хорошему.

– Он фактически сам остаётся ребёнком.

– Во многих браках люди действительно остаются в позиции детей и не вырастают. По этой причине я считаю, что до 30 лет вообще не надо вступать в брак. Потому что до этого возраста мало кто имеет достаточно жизненного опыта, чтобы понимать, чего ты хочешь от жизни и с кем ты готов это разделить. Недаром говорят, что сейчас институт брака терпит очень серьёзные изменения. Часто именно такие партнеры, незрелые психологически, не могут пережить расставание, особенно если это было какое-то болезненное слияние. Это нездоровые, созависимые отношения. И, соответственно, не происходит здорового разделения.

– Но почему такой партнёр не думает о благополучии детей? Или он именно так и понимает благополучие?

– Да, он видит благополучие именно таким образом. Поскольку он сам лишён этой независимости, он лишает этого и нашу дочь. Она не имеет собственной свободы, собственного мнения. Её постоянно контролируют, внушают ей определённые чувства. С родной мамой она ни в коем случае не должна хотеть общаться и быть на связи, потому что мама – это якобы что-то опасное и очень плохое.

То есть фактически отчуждение родителя происходит не только на физическом уровне, когда разделяются родитель и ребёнок. Это разделение имеет и психологический характер, когда связь, которая считается абсолютно нерушимой – связь матери и ребёнка – разрушается. В сознании ребёнка возникают большие изменения. Это травма разделения: по сути, ребёнок состоит из мамы и папы, и один родитель из психики ребёнка вытесняется, стирается. Тогда внутри ребёнка появляется «трещина» разделения, он уже не понимает, насколько он сам цельный, насколько он сам хороший или достойный.

– Ложь легко внушить ребёнку, потому что его психика ещё не сформировалась?

– Да, дети доверчивы, их психика открыта. Поэтому тот взрослый, который постоянно находится с ребёнком (главный опекун) становится, по сути, тем внутренним голосом, который затем ребёнок берёт с собой в жизнь. Чем ребёнок младше, тем он более внушаем. Но и на взрослых людей это тоже действует, потому что критическое мышление, к сожалению, присутствует не в каждом.

– То есть основная опасность в том, что ребёнок может поверить любым небылицам о матери?

– Да, не только поверит, но, вероятно, примет сторону того родителя. Потому что для ребёнка это вопрос выживания – он выбирает безопасность. Он не хочет и не может в силу своего психического развития спорить и занимать какую-то другую сторону. Вот почему, когда суды опрашивают детей, они часто не учитывают тот факт, что ребёнок был научен говорить определённые вещи, озвучивать определённые чувства. Это не значит, что они действительно принадлежат ему и имеют под собой какую-то основу. Особенно когда ребёнок отказывается от встреч с родителем. Были проведены исследования на эту тему: дети даже в семьях с жестоким обращением не отказываются, как правило, видеть родителя, они сами не имеют такой «опции». И у любого социального работника, у любого суда должен возникнуть вопрос: почему этот ребёнок изъявляет такое нежелание общаться с мамой или папой? Что стоит за этим? Надо провести экспертизу, исследовать внутрисемейную динамику, посмотреть, как ребёнок общается с одним родителем сам и как в присутствии второго родителя.

У отчуждения есть разные формы. Есть более лёгкие, есть раздельная опека. Другой родитель не имеет возможности нарушать это решение суда, но при этом всеми силами может «мешать»: внушать опасение и беспокойство, постоянно звонить, когда ребёнок встречается со вторым родителем. Дёргать, отрывать. Подавать сигнал, что может произойти что-то плохое. Или манипулировать чувством вины. Скажем, ребёнок радуется подарку от родителя, которого не любит второй родитель, и тот выражает недовольство. Нужны специалисты, чтобы разобраться, потому что часто со стороны непонятно, кто прав, кто виноват, один обвиняет другого.

Доходит и до манипуляций с системой правосудия, когда один родитель делает ложные обвинения в адрес второго с целью завладения ребёнком полностью.

– Именно это и произошло с вами. Как получилось, что все суды приняли сторону той семьи?

– Не все суды. Я в некотором смысле уникум, который два раза проходил через уголовное обвинение, и два раза я выиграла! Это было в России, где процент оправдательных приговоров – менее чем 0,01, и я выиграла два уголовных суда, доказав, что оба обвинения в мой адрес были ложными. То есть у меня есть некий положительный опыт. Видимо, есть ещё судьи, которые отстаивают свою честную позицию и готовы разбираться. Более того, рискуют своим креслом. Как мне объяснял адвокат, когда мы были во втором уголовном процессе по обвинению меня в злостном уклонении от уплаты алиментов, судья, вынося оправдательный приговор, фактически подписывает приговор своим коллегам-следователям, которые это дело возбудили. Значит, они плохо провели проверку, значит, у этого судьи будут проблемы с его собственными коллегами и силовыми органами. Тем не менее, судья все равно тогда встал на мою сторону, я не перестану его за это благодарить.

– Но это не помогло вернуть дочь?

– Нет, не помогло. Судов было несколько, и была игра с подсудностью, потому что к тому моменту муж уже забрал дочь из Санкт-Петербурга в Краснодарский край, и, соответственно, дело должно было быть передано по месту проживания ответчика. Поэтому, когда я приходила в суд в Санкт-Петербурге, они отправляли дело в Краснодарский край. И, конечно, там, в Новороссийске, это дело мужу было решить намного проще. Я даже знаю приблизительно, сколько это стоило.

– То есть всё куплено?

– Ну да, когда ты находишь «правильных» адвокатов, знакомых с судьей. Судья говорит: дайте мне хоть что-то, на что-то опираться. И тут же создаются какие-то фейковые характеристики. Какой-то участковый, который никогда меня не видел, пишет, какой я плохой человек, нарушала ночной покой, замечена в каких-то алкогольных состояниях... Потом, естественно, служебная проверка этого участкового наказывает, но это всё требует времени! И я постоянно сражалась с ветряными мельницами, в то время как на меня создавался новый компромат, фальсифицировались какие-то документы, психологические справки. Психологи, которые никогда меня не видели, писали, что я плохо воздействую на дочь.

И всё это ложилось на стол судьи. На основании этого сонма фальсифицированных бумажек было вынесено решение суда о том, что девочка, которой только исполнилась три года и которая уже полгода не видела маму, должна проживать с папой-похитителем в Новороссийске. А мама должна платить алименты.

– Вы открыто делитесь своей историей в прессе, но люди часто пишут комментарии наподобие «нет дыма без огня», «сама виновата». Вам не больно такое читать?

– Раньше, наверное, было больно. Но по сравнению с той болью, через которую я прошла, сейчас вряд ли это вызывает у меня какие-то сильные эмоции. Скорее, жалко, что у людей такое плоское понимание ситуации и представление о том, что если женщина инициирует развод, то она по определению виновата. И, к сожалению, таких патриархальных взглядов стало очень много в России, когда женщине отказано в какой-то собственной воле, в каком-то праве на определение, хочет она остаться в этом браке или нет. Сама виновата, раз она «разрушила семью» – именно в этом же они и обвиняют. То же самое мне предъявлял бывший муж: хотела быть свободной, всё, ты свободна, но ты нам больше не нужна. Ты должна заплатить.

Это какой-то каменный век. Кстати, например, на Южном Кавказе по-прежнему считается, что после развода ребёнок остаётся с папой. Суды сразу определяют его место жительства с отцом: это его трофей, а мама просто «выкидывается» как отработанный биоматериал. Там практически нет шансов; если я хотя бы как-то пыталась бороться – всё-таки я выросла в Санкт-Петербурге, у меня было и представление о правах человека, и образование, и так далее, то кому-то повезло ещё меньше. У них нет даже базовых прав.

– После стольких лет вы ещё надеетесь вернуть дочь?

– Вернуть можно только какой-то предмет. Моя дочь уже взрослая, и я вижу ситуацию так: я ей даю эту свободу. Если её воспринимают как объект, если она лишена своей собственной воли в той семье, в которой она растёт после похищения, то я стараюсь её воспринимать в своём сознании как человека, у которого есть выбор. Она может в любой момент проявить свою волю, своё желание найти маму в интернете, в соцсетях, прочитать мои книги.

Для чего я пишу книги? Для того чтобы Ксюша могла узнать другую сторону истории – не только ту, с которой она выросла и в которой варилась ежедневно. Её доводили до панических атак внушением страха к маме, но она может прочитать, как мама видела эту ситуацию и что мама за человек. Я надеюсь, что моя дочка постепенно освободится от этого психологического гнёта, и я жду того дня, когда она сама протянет руку, потому что я всегда открыта. Я всегда её жду.

У меня нет возможностей её вернуть, потому что это не так-то просто, тем более, когда мы живём в разных странах, и перемещение – это не такой простой момент ребёнка, тем более без её согласия. Я не хочу быть похитителем собственной дочери, не хочу помещать её в подобный же сценарий, в котором мы должны от кого-то скрываться, кого-то бояться, вздрагивать и переживать, что кто-то за нами придёт и нас снова разлучит. Я хочу, чтобы она самостоятельно, может быть, по достижении 18 лет смогла решить и появиться, послать мне какой-то сигнал.

– Но где же вы всё это время черпаете силы, чтобы жить?

– Пройдя через такую сложную ситуацию, которая меня очень сильно травмировала и в какой-то степени дала мне серьёзный пинок, я полностью поменяла свою жизнь и переосмыслила её. Для того чтобы выжить, мне пришлось заново научиться себя собирать и с этой травмой как-то жить. Когда я уехала из России с билетом в один конец, я вообще не знала, что будет дальше. Была задача выжить, восстановиться.

Я пять лет безостановочно путешествовала, посетила много стран. И это было не праздное путешествие, не туристическое, с погружением в разные культуры и встречами с мастерами. Я могла задать свои вопросы и получить ответы, проходила через разные практики и методы, чтобы понять, как люди обходятся с тяжёлыми чувствами и что им помогает. В какой-то момент я поняла, что вся ситуация была именно толчком к тому, чтобы я смогла соприкоснуться с внутренней силой. Во многих из нас она дремлет, но редко кто может по-настоящему с ней соприкоснуться.

– А можно ли заметить какие-то тревожные «звоночки» на ранних стадиях отношений, чтобы предотвратить подобное?

– Многие находятся в ложных отношениях, в которые они вступили не исходя из собственного «я», а руководствуясь какими-то другими соображениями – иногда осознанно, иногда нет. Если отношения изначально были созданы для заполнения какой-то пустоты внутри, то в них могут возникать всякие искажения и манипуляции. Тревожным сигналом может быть, например, чрезмерная конфликтность, когда партнёр по любому поводу идёт судиться, не умеет договариваться, предпочитает воевать. Или который сам при малейшем конфликте пугает: детей ты больше не увидишь!

Мне кажется, нам всем не хватает психологической грамотности. Травма есть у каждого, но если мы остаёмся в неосознанной позиции по отношению к ней, то эта травма нами управляет. Осознанно проработать её – это значит снова столкнуться с болью (а не все к этому готовы). Но если вы готовы это сделать, вы вырастаете. Это и есть та самая точка, которая отделяет психологический возраст детства от взрослости.

Психологически взрослый человек готов к отношениям. Ведь когда он в паре, он имеет дело не только со своими травмами, но и с травмами другого. А если он не способен выдерживать своё, то как он сможет выдерживать чужое?

Для заказа книг Весты напишите на email: vestaspy@gmail.com

Больше информации об отчуждении родителя на сайте: громчечемтишина.рф

Инстаграм @kiss.of.the.whale